Дверь с той стороны. Исток - Страница 95

Ждали боя, и поэтому то, ради чего все как будто и собрались - принятие закона, - шло гладко, без задержек. Люди вряд ли вслушивались в то, что читал Петров. Они просто поднимали руки; экипаж воздерживался, всем своим видом показывая, что у них был и остается свой закон, над которым никто здесь не властен.

Наконец, последняя статья была принята. Тогда поднялся Нарев и все поняли: сейчас начнется.

- Уважаемые сограждане! - сказал он. - Отныне у нас есть Закон, которым все мы должны руководствоваться в дальнейшей жизни. И, как ни прискорбно, мы уже с первой минуты должны применить некоторые его положения к отдельным представителям нашего человечества…

Капитан бросил взгляд на Петрова. Старик сидел, как ни в чем не бывало. Наверное, не следовало верить ему и приходить без оружия, вернее всего, вообще не надо было приходить. В своих палубах экипаж оставался бы хозяином положения, теперь же их тут возьмут, чего доброго, голыми руками.

- Я обвиняю экипаж бывшего корабля «Кит», - торжественно произнес Нарев, - в пренебрежении своими обязанностями, в результате чего все наше человечество оказалось в безвыходном положении! И я требую…

В этот миг за спиной капитана встал Луговой. Взгляд его был хмур и решителен.

- Нет! - сказал он и вытянул руку. В ней был флазер. Палец штурмана лежал на спусковой кнопке.

Секунду все, оцепенев, глядели на матово отблескивавшее оружие. Нарев перевел взгляд на лицо штурмана и по выражению его глаз понял: сейчас выстрелит. Сейчас! Через секунду, через полсекунды…

Нарев никогда не думал, что храбр; в глубине души он считал себя весьма осторожным, чтобы не сказать больше. И, представляя, что он станет делать перед направленным на него оружием, допускал, что поведет себя не совсем достойно, и поэтому всю жизнь старался избегать таких ситуаций. Но сейчас, к собственному удивлению, он не упал на колени, не закричал и даже не закрыл глаза. Он улыбнулся и, не глядя больше на штурмана, посмотрел на Милу.

- Ну, дорогая… - проговорил он спокойно. - Желаю вам…

Штурман выстрелил. В последний миг капитан ударил штурмана по руке, перехватил оружие. Импульс ушел в потолок. Устюг, тяжело дыша, выворачивал руку штурмана. Луговой сопротивлялся. Флазер выпал. Инженер подобрал его и сунул в карман. Нарев улыбался. Мила глядела на него широко раскрытыми глазами, и щеки ее розовели.

Тогда поднялся Петров.

- Теперь у нас есть закон, - спокойно сказал он. - И именем закона я, инспектор Службы Спокойствия Петров, арестую вас, Нарев, по обвинению в преступлениях, совершенных на планетах Федерации и здесь, в пределах «Кита»! Я обвиняю вас в неоднократных попытках захвата власти на молодых планетах Федерации и в том, что здесь, на «Ките», вы пытались посеять вражду между различными группами населения, чтобы таким путем захватить власть и скрыть ваши собственные ошибки. Это является преступлением против безопасности нашего мира.

Слова его упали в тишину. Все взгляды были сейчас устремлены на Нарева. Путешественник улыбнулся. Мила смотрела на него, не отрываясь, и в глазах ее были не гнев и презрение, а - неожиданно - жалость и сочувствие.

- Вы правы, инспектор, - сказал Нарев. - Я виноват. Безусловно, те, кто подают надежды, виновны в случае, если надежды не оправдываются. Но надежда все-таки нужна, если даже кому-то приходится жертвовать собой ради нее…

Нет, конечно же, он говорил все это не Петрову - старик все знал и все понимал. Он говорил это ей одной - и, кажется, не зря.

- Решайте, - сказал Нарев. - Я подчинюсь любому приговору.

- Мы вынуждены жить в замкнутом объеме «Кита», - проговорил Петров. - Может показаться, что это уже само по себе является достаточной карой. Но важно не лишение простора, важно лишение общества себе подобных и всех преимуществ, какие дает жизнь в обществе… Я предлагаю приговорить вас к изгнанию в трюм на срок, достаточный для того, чтобы вы успели обдумать свое прошлое и будущее.

Вопреки процессуальным нормам, он говорил это, обращаясь к Нареву, а не к тем, кому предстояло утвердить приговор. И в голосе Петрова звучали нотки извинения. Никто, однако, не заметил этого - кроме, может быть, Истомина.

Приговор утвердили, но всем было отчего-то неудобно, словно бы они приговорили самих себя. А Истомину казалось, что он только что присутствовал на спектакле, разыгранном двумя актерами на глазах у ничего не подозревающей публики.

Но сейчас это не казалось ему важным. Главным было облегчение, с которым вздохнули все, поняв, что никто не кинется в драку, что никто ни в чем не виноват, кроме разве что вереницы случайностей и ошибок, от которых не застрахован ни один человек. Больше не нужно было молчать, отводить взгляды и бояться будущего.

Капитан Устюг подошел к Петрову и протянул руку. Инспектор крепко пожал ее. Это стало как бы сигналом к рукопожатиям, улыбкам, словам извинения и приязни.

- Поверьте, я не знал об этом, - сказал Устюг, кивком указывая на Лугового. Петров усмехнулся.

- Как знать - может быть, Нарев благодарен ему за этот выстрел…

Легче стало жить. Надолго ли? Об этом сейчас лучше было не думать. Но, видимо, не случайно Петров, когда все разошлись (немногие по каютам, большинство - в бар), направился в госпитальный отсек. Он поторопился сделать это, видя, что Вера задержалась на миг, занятая разговором с Зоей, и некому загородить перед ним вход.

16

Просыпаешься иногда с трудом, нехотя переходишь от фантастически неограниченной ни в пространстве, ни во времени свободы сна к тесным пределам реальности. Нечто подобное ощутил Карский, вопреки своим желаниям, возвращаясь, а вернее, входя в неустроенную реальность «Кита» и покидая то трудно определимое пространство, где их было лишь двое, где проблемой становилась мгновенная морщинка на ее лбу или недовольное движение бровей или губ, а улыбка означала счастье. Петров говорил, а Карский то слышал его, то не слышал, сосредоточиваясь на борьбе с протестом, поднимавшимся все выше и заливавшим его с головой. Наконец он не выдержал и перебил инспектора: