- Неужели М-31?
- Нет, - сказал капитан. - Туманность Андромеды - вот она, - он указал в противоположную сторону.
- А эта?
- Наверное, Галактика с большой буквы. Наша.
- Как нас сюда вынесло?
Капитан Устюг пожал плечами. Они посидели молча.
- Так, - промолвил затем капитан. - Что весело - я бы не сказал.
- Зато теперь видно, - откликнулся инженер, - что наша - тоже спиральная туманность. Раньше я как-то сомневался.
- Ну, поехали, что ли, - сказал капитан.
- Куда?
- Все равно. Хоть к нашей. Толку никакого, но веселее. Все-таки дом перед глазами.
До дома было полмиллиона световых лет. Батареи догорели в пространстве, и уйти отсюда было невозможно. Здесь найдут они свой конец. Были бы хоть звезды за бортом - но и их не стало.
Нарев холодно, презрительно бросил:
- Найдите мужество признаться!
Луговой молчал. Какое признание было им нужно? В том, что на этот раз теория вероятности подвела? Или что звезда оказалась никаким не антисветилом? А может быть, следовало просить извинения за то, что люди не сгорели, а - всему вопреки - остались в живых? Чего хотел Нарев? Тот самый Нарев, который помог Луговому (если уж называть вещи их именами) выступить против капитана; да что помог - просто толкнул на это! Предательство - иначе не назовешь…
А Нареву сейчас было не до этики. Он встретил отчужденный, даже брезгливый взгляд Милы; так глядят на людей, в которых безнадежно разочаровались. Поймав этот взгляд, Нарев утратил способность рассуждать трезво. Он обвинил бы сейчас кого угодно и в чем угодно, лишь бы отвести упрек от себя. А его всегдашнее стремление оспаривать, реформировать, отказывать в доверии одним и наделять им других, лишь помогало ему обвинять от души. Повод для этого был: корабль, против ожиданий, оказался в дремучей пустоте, батареи сгорели, и ступить на Землю отныне можно было разве что во сне. На такое завершение своих проектов Нарев не рассчитывал; тем больше было поводов возмущаться.
Луговой хранил молчание, но вперед выступил стоявший до сих пор в стороне капитан. Он кивнул - и штурман послушно отодвинулся.
- Вы хотите знать, как мы оказались здесь? - сухо спросил Устюг. - Этого мы объяснить не в силах. Вы уже слышали, что кораблю угрожала гибель. Чтобы спасти вас, было сделано все.
- Что значит «все»? - перебил Нарев.
- Использовались даже средства, никем не применявшиеся ранее.
- Какие? - не поднимая взгляда, спросил сидевший в углу Карачаров.
- Например, в сопространстве была включена тяга.
Теперь физик поднял голову.
- Вы двигались вперед?
- Это давало надежду выйти где-то ближе к Солнечной системе.
- А до сих пор в сопространстве этого не делали?
- Наоборот. Неизвестно было, что последует за включением двигателей. Но нам выбирать не приходилось.
Физик искоса поглядел на капитана.
- Тогда понятно… Мы установили, что корабли в сопространстве меняют знак; но и само оно, видимо, обладает обратным знаком - минус-пространство, если можно так сказать.
- Что же из того? - настороженно спросил Нарев.
- Желая направиться вперед, мы на самом деле начали двигаться в противоположном направлении, - нехотя сказал физик. - Это неизбежно вытекает из…
- Ну? - торжествуя, прервал его Нарев. - Что скажете теперь? Дать ход в сопространстве - это ведь была ваша идея?
Устюг мог бы ответить, что перед походом его отстранили и теперь не вправе требовать ответа с него. Но это было бы ниже его достоинства.
- Я все объяснил.
- Нет! Вы, весь экипаж, оказались несостоятельными, потеряли контроль над кораблем и боитесь сознаться в этом! Вы лишили нас надежды, лишили жизни! Вы убили нас!
Последние слова были обращены ко всем: людям надо было как-то выразить обуревавшие их эмоции. И они вскочили, сжимая кулаки.
- Верните нас к Земле! - крикнул Нарев. - Или хотя бы в нашу Галактику!
- Штурман уже объяснил вам, - ответил Устюг, не повышая голоса. - Мы никуда больше не можем и не сможем вернуться.
- Потому что вы совершали действия не подумав, к чему они могут привести. И за это мы будем судить вас! - Нарев неожиданно нашел нужную формулировку. - Весь экипаж!
Он повернулся к остальным, ища поддержки. Петров стоял ближе всех к нему. Старик покачал головой:
- Судить можно лишь тогда, когда есть законы. У нас их нет.
- Да это же формальность! - с досадой проговорил Нарев. - Законы… Где их взять? Кто будет с ними возиться?
- Разработкой законов мог бы заняться я, - сказал Петров с достоинством. - Я всю жизнь уважал законы и думаю, что понимаю их дух.
- Считаю, - высокомерно сказал Устюг, - нам здесь больше нечего делать.
Он направился к выходу, высоко подняв голову и четко печатая шаг. Луговой последовал за ним.
После их ухода несколько секунд стояла тишина. Ее нарушил голос Милы, негромкий и дрожащий.
- Значит, теперь мы уже совсем никуда не вернемся, - медленно проговорила она. - Я больше не увижу сына, да? Значит, нам должны разрешить иметь детей здесь. Кто теперь тут разрешает, вы? - Она смотрела мимо Нарева, но обращалась к нему. - Значит, вы должны позволить.
- Ну, видите ли… - пробормотал Нарев, смешавшись.
Мила положила руки ему на плечи.
- Вы говорили, что любите меня. Тогда вы понимали, что я не могу без сына. - Она говорила все быстрее, но по-прежнему четко, ясно выговаривала слова. - А его нет. Может быть, у нас с вами будет ребенок? Вали я не хочу больше - он не любит детей.
Нарев стоял, охваченный растерянностью. Он не ожидал этого и не был готов ответить. Ему нужно было хоть несколько секунд, чтобы решиться, чтобы убежденно сказать: «Да, к чертям все запреты и пропади все пропадом, раз вы этого хотите…» И хотя слова эти уже складывались в его мозгу, он продолжал по-идиотски, растерянно и унизительно улыбаться, глядя мимо людей, как человек, уличенный в мелкой краже в гостях. Мила не стала ждать ответа. Она резко откинула голову, презрительно усмехнулась, пробормотала: «Трус, трус…» и повернулась к остальным, в замешательстве глядевшим на нее.