Дверь с той стороны. Исток - Страница 36

Он запнулся: что-то помешало думать дальше. Не новая мысль, еще нет, но ее предчувствие. Тут надо было обратить внимание на что-то, поставить нотабене в памяти. На что-то, что могло оказаться очень существенным - непонятно, правда, для чего. Карачаров уже знал это предчувствие и привык доверять ему. Ну-ка, пройдем все сначала. Бромли, значит, полагает, что…

Додумать не удалось. В салон ворвался Еремеев; он мчался, словно на поле в атаку. Инна поспевала за ним, вцепившись в рукав. Еремеев рванулся - Инна едва удержалась на ногах, - подскочил к двери каюты Нарева, шагнул внутрь. И тотчас что-то упало, и раздался женский крик.

Капитан переводил угрюмый взгляд с кровоподтека на лице Нарева на футболиста, морщившегося и потиравшего колено, а сам в это время думал: черт побери, почему приходится второй раз в жизни проходить через этот круг ада?.. Перед глазами его, глядящими в будущее, проходили эти же люди, но уже иные: мужчины с обезумевшими глазами, сжатыми кулаками, пропитанные потом схватки, окровавленные, теряющие облик людей, с разумом, капитулировавшим перед инстинктами; женщины - испуганные, принужденные силой, давно утратившие свое полное достоинства положение, не знающие, кто восторжествует сегодня и не помнящие, с кем они были вчера… Память подсказывала ему, что это не бред, не черная фантазия; и страх, пережитый в молодости, вдруг ожил в нем, ожили животный ужас, ощущение бессилия перед деградацией - и все это заставляло не верить больше никому. Надо было задушить врага, прекратить нисхождение в самом начале, пока еще действовали тормоза. Прекратить даже ценой крови - потому что кровь эта будет малой по сравнению с тем, что может ожидать их в будущем. А ведь была еще и Зоя, и подумать о том, что будет с ней, оправдайся его опасения, - подумать об этом было свыше его сил.

Он думал об этом, но лицо его оставалось спокойным, а голос - таким же размеренным, хотя в глазах были гнев и презрение.

- Первый инцидент. Из-за ничего. Надо было разрядиться, сорвать злость. Понимаю. Все это бывало. Если считаете, что придумали это первыми, то ошибаетесь. Понятно?

Он помолчал, собираясь с духом, зная, что сейчас начнет резать по живому. Как и всякий нормальный человек, капитан чувствовал себя нехорошо, когда ему предстояло причинить кому-то боль. Но пассажиры оказались слабыми людьми, а профессия не научила капитана уважать слабых: из-за них гибли сильные. Однако не эти мысли заставили Устюга сделать паузу и опустить глаза. Просто он вдруг ощутил на губах ее губы, а ладонями - ее плечи, и понял, что этого никогда не будет в его жизни. И ничего нельзя изменить, потому что несчастье выдается целиком, а не режется на ломти, из которых можно ухватить самый маленький. Сейчас ее не было здесь; капитан не думал о том, где она, но радовался ее отсутствию, потому что ему предстояло быть жестоким и даже грубым, и хорошо, что это произойдет без Зои.

- Вы! - сказал он актрисе; ей - потому что была и ее вина в происшедшем. - Кто вы?

Она улыбнулась, растерянно и кокетливо.

- Не знаю, что вы имеете в виду… Кто я? Пассажирка? Актриса? Женщина?

- Вы не женщина, - сказал он грубо.

Инна медленно прикрыла глаза, руки чуть поднялись и упали. Пассажиры зашумели.

- Капитан! - громко сказал Истомин.

- Молчать! - оборвал капитан, даже не повернув к нему голову. - Вы - не женщина, - повторил он, глядя на Инну. - И все вы, - он повел рукой округ, - не мужчины и не женщины. Просто люди. Забудьте о делении на мужчин и женщин. Для нас в нем - гибель. Только люди - никаких иных отношений на этом корабле быть не должно!

- Простите, капитан, - дрожащим голосом сказала актриса, - но, мне кажется, мы свободные граждане… У вас нет права. Элементарная этика…

- Здесь этика - мой приказ, - холодно ответил капитан. - Запомните: здесь закон - Устав Трансгалакта, и один я имею право истолковывать этот Устав. Приговаривать. И в случае нужды, - он помолчал и сжал кулаки, - приводить приговор в исполнение. И я не остановлюсь перед тем, чтобы ценой одной или двух жертв обеспечить остальным мир, спокойствие и долгий век, а может быть… может быть - и возвращение.

- Надеюсь, - нервно спросил Истомин, - о приговорах - это преувеличение?

- Нет, - ответил капитан. - Все так и будет.

- Это насилие… - прошептала Инна.

- Подождите, капитан, - тихо проговорила Мила, и Устюг невольно умолк: настолько убедителен был ее тон.

- Никто ведь не виноват, кроме меня. А я… я просто вспомнила… Не могу больше. Думала, что смогу, но… Простите меня. Нет, все не так, как вы думаете. Просто у меня есть сын. На Земле. Я об этом не говорила - Вале этого не хотелось, я его понимаю, хоть мне и жаль… но это другое. Сын на Земле, и я больше не могу без него. Мы тут странно живем, капитан, не говорим о Земле, не упоминаем вслух о надеждах, но ведь, правду говоря, мы только ими и живем. Вы говорили, что есть один шанс - из скольких-то там. Так используйте его, потому что всем нам пора домой…

Она смотрела на капитана уверенно, как человек, знающий, что просьба ее - лишь дань вежливости, на деле же у нее есть право требовать: никто не может отказать матери в ее праве быть со своим сыном. Все молчали; Еремеев потянулся было к ней, но она холодно, как на чужого, глянула на него, и он остался сидеть, не зная, осуждает ли она его за драку или не может простить того, что он никак, ну никак не мог разделять ее любовь к мальчику, которого никогда в жизни не видал… Господи, подумал вдруг Истомин, какая банальность на грани пошлости! Право, в литературе такие вещи давно уже запрещены и остались только в жизни; нет ничего банальнее жизни!